Аргос еще не успел договорить, как в воздухе раздался легкий звон птичьих крыльев. Стремительный белый голубь промчался над мачтой корабля, преследуемый коршуном, нырнул вниз и в ужасе забился в складки плаща Язона, неподвижно стоявшего на носу. Коршун же, не рассчитав силы, разбился о сосновые доски палубы.

— Смотрите, смотрите! — закричал тогда прорицатель Мопс. — Разве вы не видите, какое счастливое предзнаменование послали нам боги? Голубь, любимая птица Афродиты, ищет спасения на груди Язона! Вспомните старца Финея, братья. Афродите пеннорожденной должны мы приносить жертвы!

Так они и поступили. Аргос же отправился во дворец, где жила его мать Халкиопа.

* * *

Темная ночь клубилась в это время над Колхидой. Все уже давно спали в низинах и на горах, и на морском берегу. Только в покое младшей дочери царя, тяжелокосой Медеи, тускло горел масляный светильник. Сидя на своем ложе, Медея широко открытыми глазами всматривалась в ночную тьму. Скорбные сомнения терзали ее сердце, и, ломая руки, она не понимала, что ей теперь делать.

Она знала, как суров и непоколебим отец ее Эет. Она слышала, какой приказ отдал он своим воинам: «Как только погибнет Язон, сжечь чужеземное судно и всех, кто приплыл на нем в Колхиду».

Но едва глаза девушки смежал сон, перед нею вставал смелый герой в золотом шлеме, честно и прямо смотревший в глаза царю. Нет, не могла, не могла она допустить, чтобы Язон погиб!

И вот встает Медея со своего ложа. Босая, ощупью пробирается она по дворцу к своей милой сестре Халкиопе. Черные косы, как змеи, извиваются у нее за плечами. Смуглое лицо ее бледно, слезы катятся по щекам. Что делать? Спасти Язона — значит пойти против воли отца. Покориться отцу — погубить Язона…

Долго шепотом говорили между собой сестры; когда же звезды стали меркнуть на утреннем небе и розовая Эос пролила первую краску зари на снега Кавказа, сквозь туман к берегу Фазиса прокрался сын Фрикса Аргос. Он принес своим спасителям великую радость: смуглолицая Медея покорилась велению Афродиты. Как только солнце взойдет, она будет ждать Язона в храме подземной богини, страшной владычицы тьмы Гекаты.

Не было во всем мире волшебницы искусней Медеи. Целую ночь при неверном свете масляного фитиля, горящего в створке морской раковины, готовила она чудотворную мазь из ведомых только ей трав. И когда наконец она смешала с другими травами ту, которая росла высоко в горах на крови несчастного страдальца Прометея, дивная мазь была готова: тот, кто покроет ею тело, станет на целый день неуязвим ни огнем, ни железом, ни медью. Эту-то мазь и решила юная волшебница отдать герою Язону.

Утром в мрачном лесу, в храме Гекаты, страшной богини, именем которой греки пугали маленьких детей, в храме безликой Гекаты, царицы мучительных снов, владычицы ужасных ночных призраков, встретились впервые лицом к лицу Язон и Медея.

И как только они взглянули друг на друга, сердца их дрогнули. Потупясь, стояли они и не смели поднять взоры, потому что каждый почувствовал в груди великую любовь.

Тут научила Медея Язона своему колдовству. Ночью, говорила она ему, должен Язон омыться в волнах Фазиса и надеть на себя черные, словно ночной мрак, одежды. Потом надо вырыть глубокую яму на берегу реки, вдали от всех живущих. Над этой ямой нужно заколоть черную, как уголь, овцу, облив ее лохматую шкуру черным медом диких пчел. То будет жертва, угодная Гекате.

Затем пусть Язон идет на корабль. Сзади за собой он услышит вой псов, скрежет, шипение ядовитых змей, плач, стоны и угрозы. Но пусть он не обернется ни разу.

Когда же наступит утро, этой мазью Язон должен натереть все свое тело. Надо натереть и острое копье, и верный меч, и тяжелый щит.

— Тогда, о Язон, ты будешь непобедим. Иди, делай то, что поручил тебе Эет. Но помни одно: как только зашевелится земля на пустынном поле Ареса, как только из нее, точно молодая поросль, покажутся острия копий и медных шлемов, — метни в их гущу тяжелый камень. Метни его и сражайся без страха: руно будет твоим. Ты увезешь его тогда куда захочешь. Да, ты увезешь его, Медея же останется здесь на вечную скорбь и муку, на нескончаемый страх и общее презрение…

Вздрогнул Язон, услышав эти слова. Ясным взглядом голубых глаз посмотрел он прямо в глубокие черные глаза колхидянки. Тоской и надеждой, стыдом и счастьем были полны эти очи. Они сказали все, что чувствовала Медея. И Язон понял их немую речь.

Когда же ременные сандалии Язона стали скользить вниз по мелким камешкам тропинки, ведущей под уклон, Медея, выйдя из портала, направилась домой. И страшный черный пес Фобос, любимец юной колдуньи, не узнав ее, обнюхал ноги своей хозяйки. Так небывало радостно было ее смуглое прекрасное лицо, так, подобно двум черным звездам, сияли ее глаза, так легка казалась ее походка! Она шла, и ей хотелось то петь, то плакать: Язон, сын Эсона, обещал похитить ее, увезти с собой в далекую Грецию и сделать там своей женой.

Как Язон вспахал, засеял и сжал ниву Ареса

Вот и еще одна ночь покрыла горы, леса и болота Колхиды. Бледные сестры-лихорадки вышли из мокрых топей. Зловещие ночные птицы зигзагами заметались над полями. Вредоносные росы клубами поплыли над рекой.

В глухую полночь, облаченный в черную одежду, Язон один сошел к берегу Фазиса. Вырыв заступом глубокую яму, он пролил над ней кровь жертвенной овцы.

Тотчас вокруг раскатился гром. Казалось — сонные горы поколебались. С протяжным стоном разверзлась земля. Мертвый, холодный ветер, крутясь, рванулся из трещин. А вслед за его порывом вышла из расселины великая богиня Геката ночная, Геката подземная.

В высоко поднятых руках она держала горящие факелы, но свет их был бледен и неверен, как свет луны. Бледным было и ее лицо; только Язон, объятый страхом, не посмел взглянуть на него. Невиданные чудовища, драконы и змеи, клубясь, кишели у ног богини. Странные бледнокрылые призраки вились над ней. Вой, стоны, скрежет доносились из-под земли, и далеко вокруг в платановых лесах Колхиды послышались испуганные вопли: то милые девы-нимфы, хозяйки лесных ручьев и источников, разбегались в страхе, закрыв руками лица: все на свете трепещет перед черной богиней ночи!

Едва было не закрыл глаз ладонями и Язон. Торопливо повернулся он и пошел, чуть не